фото показано с : vz.ru

Исполнилось 100 лет со дня кончины Василия Васильевича Розанова простого русского гения. Быть может, в русской мысли и было нечто сопоставимое с ним, но лучшего, высшего, большего точно не было.

Он как самый нерв, трепетность и вместе с тем почти нечеловеческая живучесть тот, кто почти всю жизнь прожил как не свою вечно пытаясь быть другим, соответствовать, казаться, стать. Впрочем, «казаться» это совсем не про Розанова. Тот всегда пытался именно «стать» тем, кем хотел себя видеть от университетского философа до стандартного журналиста.

Исполнилось 100 лет со дня кончины Василия Васильевича Розанова простого русского гения. Быть может, в русской мысли и было нечто сопоставимое с ним, но лучшего, высшего, большего точно не было. Он как самый нерв, трепетность и вместе с тем почти нечеловеческая живучесть тот, кто почти всю жизнь прожил как не свою вечно пытаясь быть другим, соответствовать, казаться, стать. Впрочем, «казаться» это совсем не про Розанова. Тот всегда пытался именно «стать» тем, кем хотел себя видеть от университетского философа до стандартного журналиста.

Почти вся его литература построена по принципу Станиславского, в стремлении сделать себя тем, кем ты восхищаешься.

Розанов всегда хотел жить какой-то правильной жизнью. Только на протяжении его жизни он менял понимание «правильности» от студенческого романтизма, влекшего его к Аполинарии Сусловой, до правильного мещанского быта с Варварой Рудневой. Это совершенно разные истории, но в каждой из них он был абсолютно литературно убедителен. И при этом ему важно было проживать свою жизнь подлинно в этом и конфликт, между рассказом, нарративом, литературой и тем, как ты живешь. Розанов и в этом его единство с Серебряным веком пытался снять его, но лишь местами.

Он пытался жить «правильной» жизнью быть учителем, аудитором, консервативным журналистом. Но из каждой роли слишком выпирал он сам, никак не укладываемый в них, он был не больше их он каждый раз надеялся в них поместиться, надеялся, что никто не заметит подмены. Но он был другим. И в этом было основное осложнение не про больше и не про меньше, а именно про несоразмерность.

На самом деле для Розанова самой страшной реакцией на его тексты было бы знаменитое «не верю». Он прощал ненависть, он переживал, но шел дальше в ответ на моральное осуждение единственное, с чем он не смог бы смириться это с тем, что его обвинили бы во вранье в чувствах.

В этом отношении показателен его спор с Бердяевым 19151916 годов, когда Бердяев обвиняет Розанова в «вечно бабьем», считая это сильным выпадом по поводу реакции Розанова на проходящие на войну полки, на описываемое им возбуждение, ликование, томление. А для Розанова то и важно, что он в себе смотрящем на полки великой Русской армии, на гвардейцев обнаруживает эти чувства. Он стремится наиболее точно зафиксировать то, что он переживает в этот момент зрителем парада. Парада смертников, а не потенциальных женихов прекрасных юношей, уходящих на фронт.

Для Бердяева это вопрос о том, что надо испытывать и что надлежит чувствовать в этот момент, это история про нормативное, про соответствие ожиданиям, про выстраивание себя. Для Розанова это совершенно об ином, про самоотчет, про способность внезапно увидеть в себе то, что не ожидал почувствовать влечение, глядя на строй полков, увидеть в себе то, что ты ранее не осознавал. Розанов собственно о ясности взгляда, именно потому представляющегося современникам мутным: ведь это не о том, что надо увидеть, а о том, что обнаруживаешь в себе.

Розанов говорил то, что он переживал и стремился наиболее отчетливо, прямо, честно зафиксировать это, неспособный по самой природе смириться с правкой. Ведь в этом случае это не про стилистику, это про самое нутро, про то, что есть. Согласиться с правкой значит сознательно одобрить искажение того, что ты увидел, отказаться от истины а никакая истина не способна оскорбить Бога. И, напротив, тот, кто искажает ее, богохульник, ведь он не доверяет реальности, не готов поверить, что тот мир, который сотворил Всевышний, действительно хорош он больше верит, чем Ему.

Розанов публиковался где угодно от общенациональной газеты до студенческих сборников и тем охотнее, чем там платили, впрочем, готовый пожертвовать гонораром ради возможности высказать то, что думается. Струве в свое время сделал из этого повод к общероссийскому скандалу обнародовав общеизвестный среди коллег факт одновременного сотрудничества Розанова и в либеральном сытинском «Русском Слове», и в едва ли не черносотенном если верить оценкам «Русского Слова» суворинском «Новом Времени».

Для самого Розанова в этом не было вопроса он неизменно говорил то, что думал. Проблема была в том, что ни одна тогдашняя русская газета не могла вместить его целиком. И при этом он не был дон Кихотом хотя бы в силу того, что был человеком семейным, вынужденным кормить прорву детей. И если он хотел говорить то, что думал ему нужно было, чтобы за это платили.

Труднейшая ситуация для любого хоть во времена Розанова, хоть в наши собственные держаться своих мнений и при этом оставаться честным перед собой. Розанов изобрел компромисс который известен и нам самим: говорить то, что мы думаем, но каждый раз там, в зависимости от того, что мы хотим сказать, где это если не желательно, то хотя бы терпимо. Компромисс, скажем откровенно, известный давно в частности, его охотно практиковал гр. А. К. Толстой но Розанов довел его до совершенства, сумев обратить в опыт регулярного сотрудничества, где две перспективы регулярно появлялись в двух основных российских газетах под собственным именем и под псевдонимом от имени жены, «Варварин», а то, что не смогли вместить эти рамки, в книжных изданиях.

В этом смысле жизнь Розанова урок каждому настоящему журналисту: продаваться нет смысла хотя бы потому, что ты теряешь себя самого и цену этой потери ты осознаешь, только завершив сделку. Продавать надобно тексты, и под каждым из них, независимо от того, какой листок готов их опубликовать ты должен быть сам готов поставить свое полное имя. А прочее дело забот блюстителей нравственности, да помилует их Господь.

Розанов святой покровитель колумнистики. Он всю жизнь был вынужден продавать себя он был пролетарий, жил тем, что заработал, а умел он зарабатывать лишь словом. И при этом он всегда знал тот предел, который ему положен не редакционной политикой и не настроениями «общества», что бы это слово ни значило, а честностью перед собой при этом без всякого пафоса, лишь в способности верно фиксировать то, что видишь, и то, что чувствуешь. Это своеобразная честность журналиста в верности себе самому, чтобы ты знал, что сказанное тобой истинно, хоть и может быть использовано против тебя.

Розанов велик в своей простоте, умении быть честным с собой. Эта свобода дается отчаяньем и ее он делил с одним из немногим, кем восхищался с Сувориным. Ее легко спутать с цинизмом но разница принципиальна, ведь цинизм предполагает, что нет никого, кому можно изменить, а отчаянная честность, напротив, это приношение себе, единственному, кто остается реальным вопреки всем противоречиям.

(в соавторстве с Андрей Тесля)

Теги:

литература

,

философия

,

история России

,

памятные даты

Подробнее читайте на vz.ru ...